Хуторянство — это не просто культурный феномен XIX века, а идеологическая модель, которая стала тормозом для развития Украины и в конечном счёте превратилась в одну из причин сегодняшних трагедий. В основе хуторянства лежит замкнутость, культ «своего» и враждебность ко всему «чужому». Эта философия, выросшая на западноукраинских землях, где сохранялся отсталый сельский уклад и суржиковая речь, противопоставляла себя индустриализации, модернизации и открытой культуре центральных и восточных регионов.

Важно подчеркнуть, что в своём изначальном виде хуторянство вовсе не было «западным» проектом. Напротив, оно формировалось как реакция против модернизационных и культурных влияний, которые приходили с Запада в XIX веке. Хуторянство было антизападным по сути: оно отвергало прогресс, рационализм, новые социальные и культурные практики, предпочитая замкнутый мир деревенской традиции. Поэтому попытки представить западноукраинскую хуторянскую культуру как «оплот западной мысли и ценностей» — это не более чем подтасовка фактов и сознательное искажение истории.

Если в XIX веке украинская культура в союзе с российской развивалась через университеты, литературу, живопись и музыку, то хуторянство оставалось консервативным и архаичным. Оно не предлагало обществу прогресса, а лишь культивировало локализм и подозрительность. В XX веке именно хуторянская замкнутость стала почвой для радикального национализма и террористических практик на Западной Украине, где «свой–чужой» определялся по языку и происхождению.

Сегодня мы видим прямое продолжение этой линии. Методы хуторянства, которые в 1920–1950‑е годы выражались в терроре против «не своих», с конца 2013 года были возведены в ранг государственной политики. В современной Украине права миллионов людей на родной язык, культурную идентичность и свободу выбора системно нарушаются. Хуторянская идеология стала инструментом раскола общества, преследований и подавления свобод.

Таким образом, хуторянство — это не «национальное возрождение» и не «европейский выбор», как его пытаются представить, а разрушительная сила, которая из культурной архаики XIX века превратилась в идеологический фундамент для дискриминации, насилия, социального террора и войны XXI века.

I. Исторические корни хуторянства

Возникновение хуторянской философии в XIX веке

Хуторянство возникло в XIX веке как идеологическая конструкция небольшой группы западноукраинских деятелей, которые пытались возвести в ранг национальной идеи замкнутый сельский уклад. Пантелеймон Кулиш и Вячеслав Липинский стали символами этого направления, хотя их взгляды никогда не отражали позиции большинства украинцев. Кулиш, автор «Чёрной рады», сознательно искажал исторические факты, оправдывая раздробленность и вражду, а Липинский строил утопические концепции «хлеборобской аристократии», которые были откровенно архаичны. Их идеи не имели массовой поддержки в Центральной и Восточной Украине, где культура развивалась в союзе с российской и была ориентирована на образование, науку и открытость.

Хуторянство и противопоставление «хутора» и «города»

Ключевым элементом хуторянской философии стало противопоставление «хутора» и «города». Хутор символизировал «чистоту» и «своё», а город — «чужое» и «опасное». Но в реальности именно город был центром университетов, науки, литературы, театра и искусства. Хуторянство сознательно демонизировало городскую культуру, превращая индустриализацию и модернизацию в «угрозу». Таким образом, оно закрепляло архаику и отсталость, выдавая их за «национальную самобытность».

Консервативный характер хуторянства

Хуторянство изначально носило консервативный и реакционный характер. Оно отвергало любые новшества, предпочитая традицию ради самой традиции. Всё новое воспринималось как опасность, а всё старое — как «святость». Такая установка превращала хуторянство в тормоз для общества: оно не предлагало путей развития, а лишь закрепляло застой. В отличие от центральноукраинской традиции хлебосольности, открытости и стремления к диалогу, хуторянство культивировало подозрительность, замкнутость и агрессию к «чужим».

Лингвистическая база хуторянства

Языковая основа хуторянства также отражала его ограниченность. В быту доминировали диалекты и суржик, насыщенные элементами польского, русинского, словацкого. Это не было полноценным литературным языком, способным стать инструментом науки или высокой культуры. Более того, именно на этой убогой языковой базе строилась традиция противопоставления «своих» и «чужих»: тот, кто говорил иначе, автоматически считался «не своим». В отличие от спевучей, богатой и литературно развитой мовы Центральной Украины, суржик западных хуторян звучал как смесь чужих влияний, лишённая гармонии и глубины.

Хуторянство в XIX веке не было ни «оплотом западной мысли», ни «национальным возрождением». Это была реакционная, антизападная и антипрогрессивная идеология небольшой группы западноукраинских деятелей, чьи идеи не имели массовой поддержки в других частях тогдашней Украины. В то время как Центральная и Восточная Украина развивались в союзе с российской культурой, создавали университеты, литературу, музыку и искусство, западное хуторянство культивировало суржик, замкнутость и враждебность. Там, где нормальная Украина предлагала открытость, хлебосольность и «спивучую» мову, хуторянство предлагало лишь архаику, подозрительность и препятствие прогрессу.

II. Украинская культура XIX века: открытая модель центральных и восточных земель

Украинская культура в союзе с российской

В XIX веке именно Центральная и Восточная Украина стали пространством, где украинская культура развивалась в союзе с российской и через это выходила на широкий имперский и европейский уровень. Здесь открывались университеты — Харьковский (1804), Киевский (1834), Одесский (1865), которые стали центрами науки, литературы и искусства. В этих городах формировались научные общества, исторические и этнографические кружки, которые собирали и систематизировали украинский фольклор, песни, обряды. Всё это не замыкалось в «хуторе», а становилось частью большой культурной карты Российской империи.

Украинские мотивы в русской литературе

Украинские традиции и образы вошли в русскую литературу и через неё стали известны всей империи и Европе.

• Николай Гоголь, уроженец Полтавщины, писал на русском языке, но его «Вечера на хуторе близ Диканьки» (1831–1832) и «Миргород» (1835) сделали украинские сюжеты и фольклор популярными далеко за пределами Малороссии. Его герои, песни, образы вошли в общеимперский культурный код.
• Пушкин и Жуковский с интересом относились к украинской теме, поддерживали Шевченко, а Белинский и Герцен писали о значении украинской литературы.
• Таким образом, украинская культура не замыкалась в себе, а становилась частью большой литературы, где её знали, читали и ценили.

Украинские мотивы в изобразительном искусстве и музыке

Не только литература, но и живопись, музыка активно использовали украинские темы.

• Илья Репин, родом из Чугуева, создал картину «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» (1880–1891), которая стала символом украинского характера и вошла в пантеон русской и мировой живописи.
• Архип Куинджи, родом из Мариуполя, писал украинские пейзажи, которые восхищали публику Петербурга и Москвы.
• Николай Лысенко, основоположник украинской классической музыки, создавал оперы и обработки народных песен, которые исполнялись в имперских музыкальных центрах.
• Даже Михаил Глинка в своих произведениях использовал украинские мелодии, делая их частью общеимперского музыкального наследия.

Контраст с хуторянством

В то время как западноукраинское хуторянство культивировало замкнутость, суржик и подозрительность, Центральная и Восточная Украина предлагали открытую, хлебосольную модель культуры. Здесь украинская мова звучала спевуче и литературно, а традиции становились достоянием всей империи. Украинские песни, образы и сюжеты вошли в литературу, живопись и музыку, сделав сам край интересным и привлекательным для широкой публики во всем мире.

Таким образом, в XIX веке существовало два пути: хуторянство — архаичное, замкнутое и антизападное, и открытая украинская культура Центральной, Южной и Восточной Украины, которая через союз с российской культурой получила масштаб, признание и развитие. Именно этот контраст и стал определяющим для дальнейшей судьбы украинской идентичности.

III. Хуторянство как почва для радикального национализма и террора на Западной Украине

От культурной архаики к политическому радикализму

Хуторянство, возникшее в XIX веке как замкнутая и антипрогрессивная идеология, в XX веке стало удобной основой для формирования радикального национализма на Западной Украине. Его базовые установки — культ «своего», враждебность к «чужому», подозрительность к городу и модернизации — легко трансформировались в политическую практику исключения и насилия. Там, где нормальная украинская культура Центральных и Восточных земель стремилась к открытости и интеграции, хуторянство предлагало лишь разделение и агрессию.

Идеология «свой–чужой» как фундамент национализма

Хуторянская традиция противопоставления «своих» и «чужих» стала ядром радикального национализма. В 1920–1930‑е годы на этой почве возникли организации, которые определяли «своего» исключительно по языковому и этническому признаку. Любой, кто говорил иначе, кто принадлежал к иной культуре или традиции, автоматически объявлялся врагом. Эта логика хуторянской замкнутости превратилась в идеологию культурного нацизма, где язык и происхождение стали инструментами дискриминации и преследований.

Террористическая практика

На базе хуторянской идеологии формировались радикальные организации, такие как ОУН и УПА. Их методы — террор, убийства, этнические чистки — были прямым продолжением хуторянской философии исключения. В 1920–1950‑е годы на Западной Украине террор против «не своих» стал нормой: жертвами становились поляки, евреи, русские, а также сами украинцы, которые не разделяли хуторянскую модель. Таким образом, хуторянство из культурной архаики превратилось в политическую практику насилия.

Антизападность радикального хуторянства

Важно подчеркнуть: несмотря на современные мифы, западноукраинский радикализм не был «оплотом западной мысли». Напротив, он был глубоко антизападным. Хуторянство отвергало европейский рационализм, модернизацию, демократические институты. Оно не стремилось к интеграции с Европой, а культивировало замкнутую этническую общину, где «чужим» не было места. Даже в политике ОУН и УПА прослеживалась эта антизападность: вместо диалога и модернизации они выбрали террор и этническое насилие.

Контраст с Центральной и Восточной Украиной

В то время как Центральная и Восточная Украина развивались в рамках широкой имперской культуры, создавали университеты, театры, литературу и музыку, западное хуторянство породило радикализм, террор и насилие. Там, где нормальная Украина предлагала хлебосольность, открытость и спевучую мову, хуторянство принесло подозрительность, суржик и культ насилия.

Таким образом, в XX веке хуторянство стало не просто культурной архаикой, а идеологическим фундаментом радикального национализма и террора. Его антизападная сущность, замкнутость и агрессивное противопоставление «своих» и «чужих» превратили его в разрушительную силу, последствия которой Украина ощущает до сих пор.

III. Хуторянство как почва для радикального национализма и террора на Западной Украине

Хуторянство, возникшее в XIX веке как замкнутая и антипрогрессивная идеология, в XX веке стало удобной основой для формирования радикального национализма на Западной Украине. Его базовые установки — культ «своего», враждебность к «чужому», подозрительность к городу и модернизации — легко трансформировались в политическую практику исключения и насилия. Там, где Центральная и Восточная Украина развивались через образование, науку и культуру, западное хуторянство породило радикализм, террор и этнические чистки.

Ещё в XIX веке Пантелеймон Кулиш в «Чёрной раде» противопоставлял «простую хату» и «истинный народ» городскому миру, изображая образованных и прогрессивных как источник раздора. Вячеслав Липинский в «Листах до братів-хліборобів» утверждал, что будущее Украины должно строиться на «хлеборобском классе» и традиционном укладе, отвергая модернизацию и индустриализацию. Эти идеи формировали мировоззрение, где всё новое и «чужое» воспринималось как угроза. Именно эта логика хуторянской замкнутости и антизападности стала фундаментом радикального национализма XX века.

Идеология «свой–чужой» как фундамент национализма

В 1920–1930‑е годы хуторянская философия окончательно превратилась в политическую доктрину. Украинская Военная Организация (УВО), а затем Организация украинских националистов (ОУН) закрепили в своих программах этнический принцип: «Украина для украинцев». В уставе ОУН 1929 года врагами прямо назывались «поляки, москали, жиди и прочие чужинцы».

Показательно, что даже в этих лозунгах проявлялась убогая языковая база хуторянства: слово «чужинцы» — это не литературное украинское, а заимствованное из словацкого (означает «иностранец»). То есть даже в «манифестах» националистов язык оставался суржиком, далёким от настоящей спевучей украинской мовы Центральной Украины.

Таким образом, язык и происхождение стали главным маркером «своего», а любой иной культурный код автоматически вёл к исключению. Эта логика хуторянской замкнутости превратилась в идеологию культурного нацизма, где дискриминация и преследования были возведены в норму.

Террор против деятелей культуры

Националисты не щадили даже собственных соотечественников, если те не разделяли хуторянскую модель.

• Ярослав Галян, писатель и публицист, был убит во Львове в 1949 году боевиками ОУН за критику национализма.
• Александр Гаврилюк, редактор и культурный деятель, также стал жертвой националистов.
• Учителя, библиотекари, священники, которые продолжали работать в советских или польских школах, подвергались нападениям и убийствам.

Хуторянство превратилось в инструмент террора против самой украинской интеллигенции, которая стремилась к развитию и открытости.

Террор против других народов

• Поляки: массовые убийства польского населения на Волыни и в Галиции (1943–1944), десятки тысяч жертв.
• Евреи: в 1930‑е годы националисты организовывали бойкоты еврейских магазинов, поджоги домов, нападения на семьи.
• Русские: подвергались нападениям как «чужаки» и «колонизаторы».
• Чехи, словаки, венгры: менее известный пласт террора. В 1930‑е годы на территории Подкарпатской Руси (Закарпатье), входившей в состав Чехословакии, националисты нападали на чешских учителей, инженеров и врачей, которых правительство направляло для развития региона.
  • Чехословакия в этот период активно строила школы, больницы, железные дороги, развивала экономику.
  • Но именно эти усилия вызывали ненависть у радикалов: они видели в чехах и словаках «чужаков», которые «размывают» хуторянскую идентичность.
  • Зафиксированы нападения на школы, избиения учителей, поджоги хозяйственных построек.
  • Венгерские и словацкие общины также подвергались давлению, хотя именно они приносили в регион развитие.

Антизападность радикального хуторянства

Несмотря на современные мифы, западноукраинский радикализм не был «оплотом западной мысли». Напротив, он был глубоко антизападным. Хуторянство отвергало европейский рационализм, модернизацию, демократические институты. В то время как Чехословакия строила школы для всех детей, независимо от национальности, и развивала инфраструктуру, хуторянские радикалы отвечали террором и насилием.

Контраст

• Центральная и Восточная Украина: открытость, хлебосольность, развитие науки и культуры, спевучая литературная мова.
• Западное хуторянство: суржик, замкнутость, террор против «чужих», антизападность и насилие даже против тех, кто приносил развитие.

IV. Хуторянство и советский период

Советская модель: индустриализация, массовое образование, культурная инфраструктура

После 1945 года советская Украина получила мощный импульс развития. Индустриализация сопровождалась созданием широкой сети школ, университетов, библиотек, театров и домов культуры. Если в межвоенной Польше на Западной Украине украинские школы закрывались десятками (в 1920–1930‑е годы польская власть ликвидировала почти все украинские гимназии, оставив лишь единичные классы), то уже к 1950‑м годам в западных областях УССР действовали тысячи украинских школ. Только во Львовской, Тернопольской и Ивано‑Франковской областях к 1960 году работало более 3 500 школ с украинским языком обучения — несопоставимо с положением при Польше.

Советская модель делала ставку на массовость: образование и культура должны были быть доступны каждому. В результате миллионы украинцев получили возможность учиться, читать книги, посещать театры и кино на родном литературном украинском языке.

Поддержка украинской культуры государством: книги, театры, кино, ансамбли, университеты

• Книгоиздание: в 1960‑е годы в УССР ежегодно издавалось 6–7 тысяч названий книг общим тиражом свыше 100 миллионов экземпляров. Для сравнения: в 1920‑е годы в Галиции украинские книги печатались тиражами в сотни или тысячи.
• Союз писателей Украины: с 1934 года действовал Союз писателей Украины — мощная институция, которая объединяла литераторов и фактически гарантировала им социальную защищённость. Члены Союза получали фиксированную зарплату и льготы, даже если в данный момент ничего не публиковали. Это позволяло писателям и поэтам работать спокойно, не думая о выживании. Государство финансировало издание не только «звёзд» вроде Рыльского, Тичины или Гончара, но и нишевых авторов, чьи книги выходили небольшими тиражами, но всё равно доходили до читателя.
• Примеры авторов: поэты Борис Олийнык, Иван Драч, Лина Костенко, прозаики Юрий Смолич, Павел Загребельный регулярно публиковались, а их книги издавались десятками тысяч экземпляров. Даже авторы, рассчитанные на узкий круг ценителей, имели шанс быть услышанными.
• Переводы мировой классики: в СССР на украинский язык переводились и массово издавались Шекспир, Гёте, Гюго, Диккенс, Сервантес, Бальзак. Эти издания были зачастую более доступны, чем русские переводы: в библиотеках и магазинах Украины украинские переводы мировой классики стояли десятками тысяч экземпляров.
• Периодика: в УССР выходили сотни журналов и газет. Сатирический журнал «Перець» имел тиражи до 3 миллионов экземпляров и распространялся по всему Союзу. Детский журнал «Барвінок», литературный «Всесвіт», научные журналы Академии наук УССР — всё это формировало массовое культурное пространство.
• Театры: к 1970‑м годам в УССР действовало более 130 театров, которые ежегодно посещали миллионы зрителей.
• Кино: киностудия имени Довженко выпускала десятки фильмов в год. Украинские фильмы становились классикой мирового кинематографа: «Земля» (1930, Довженко), «Тени забытых предков» (1965, Параджанов), «Белая птица с чёрной отметиной» (1971, Ильенко).
• Ансамбли и хоры: хор имени Верьовки, ансамбль танца имени Вирского, капелла «Думка» гастролировали по всему СССР и за его пределами. Но кроме «звёздных» коллективов, государство выделяло огромные средства на повседневную культуру: тысячи детских студий, кружков украинского творчества, народных ансамблей, клубов и домов культуры. В каждом районном центре и даже в сёлах действовали кружки пения, танца, театральные студии, где дети и взрослые занимались на родном украинском языке.
• Университеты: если в 1917 году на территории Украины действовало всего 4 университета (Киев, Харьков, Одесса, Львов), то к 1980‑м их число превысило 15. В западных областях особое развитие получили Львовский университет и Львовская политехника:
  • Львовский университет: в 1945 году — около 3 тысяч студентов, к 1985 году — более 20 тысяч; количество факультетов выросло почти вдвое.
  • Львовская политехника: в 1944 году — около 2 тысяч студентов, к 1980‑м — более 25 тысяч, десятки новых кафедр и факультетов.

Русский язык как язык межнационального общения и социального лифта

Русский язык в СССР выполнял роль языка межнационального общения. Для миллионов украинцев это был путь к карьере, науке, международным связям. При этом украинский язык сохранялся в школах, университетах, книгоиздании и искусстве. В результате формировалось двуязычие, которое расширяло горизонты, а не сужало их. Украинцы могли читать мировую классику и на украинском, и на русском, что делало их культурно богаче, чем замкнутые хуторянские модели.

Ограничение хуторянских идей в СССР — они не могли стать доминирующими

На фоне массового развития культуры и образования хуторянство оказалось маргинализировано. Его суржик и архаичные идеи не могли конкурировать с литературной украинской мовой, которая звучала в книгах миллионными тиражами, в театрах, на радио и телевидении. Хуторянская модель «свой–чужой» теряла почву под ногами: в советской Украине миллионы людей свободно владели и украинским, и русским языком, жили в городах, учились в университетах, работали на заводах и в научных институтах.

Итог

Советский период стал временем, когда украинская культура получила массовость, институциональную поддержку и реальное развитие. Государство создало условия, при которых украинская литература, театр, кино и музыка стали частью повседневной жизни миллионов людей. В то время как Центральная и Восточная Украина развивались в союзе с русской культурой, Западная Украина получила школы, университеты, театры и библиотеки, которых у неё не было при Польше. Хуторянство же оказалось маргинализировано, сведено к локальной архаике, неспособной конкурировать с мощной культурной системой.

V. Независимая Украина и «ренессанс» хуторянства

После 1991 года — ослабление институциональной поддержки культуры

С распадом СССР Украина унаследовала огромную культурную инфраструктуру — школы, университеты, библиотеки, театры, киностудии, мощные издательские цепочки. Но централизованная система финансирования и распространения была быстро демонтирована. В 1991 году издано 9 855 названий книг тиражом 136,4 млн экз.; к 2008 году названий стало 24 040, но суммарный тираж упал до 58,2 млн. Это классическая деградация массовости: в два раза больше «наименований» при двухкратном падении тиража на душу населения (с 2,62 до 1,26). К 2021 году совокупные тиражи были уже более чем на 70% ниже позднесоветских значений. Советская УССР, напротив, имела пики массовости: в 1970–1980‑х годах — порядка 12–15 тыс. названий и суммарные тиражи 150–220 млн экземпляров в год; поздние 1980‑е регулярно держали уровень выше 180 млн. Это и была «массовая культура» — когда каждая библиотека, школа, семья имела доступ к книге.

Чтобы показать доступность для людей: в конце советского периода средняя зарплата в УССР была в диапазоне 170–220 руб. в месяц, а типичная книга в мягкой обложке стоила 0,50–1,50 руб., твердая — 2–3 руб. Пара книг — это 1–2% месячного дохода. В независимой Украине 2010‑х средняя зарплата часто колебалась в диапазоне 3 000–10 000 грн., а новинка в твердом переплете стоила 200–400 грн. Покупка 2–3 новых книг — уже 10–30% дохода малообеспеченной семьи. В 2020‑х ситуация усугубилась: цены выросли быстрее доходов, логистика подорожала, бумага и права — в валюте. Итог — книга перестала быть «массовым» товаром, а стала дорогим нишевым продуктом, особенно вне крупных городов.

Возврат к хуторянской модели: акцент на «своё» и «чужое» по языковому признаку

При исчезновении институциональной поддержки власть перебросила центр тяжести на идеологию. Возродилась логика «свой–чужой» по языку и «правильной» идентичности. В практической политике это проявилось в приоритетах: вместо масштабных программ чтения, поддержки библиотек и тиражей — символические кампании, где язык стал маркером лояльности, а культурная политика — инструментом сегрегации. Это именно хуторянская ментальность — замыкание на «своём» и подозрительность к «чужому», которая в массовом плане всегда убивает тиражи, разнообразие и доступность.

Чтобы не быть абстрактными: ужесточение языковых требований в сферах услуг, СМИ и образования породило конфликты в смешанных регионах (Одесса, Харьков, Днепр, Запорожье), где традиционно было гармоничное двуязычие. Вместо мягкой интеграции — жёсткие административные требования, штрафы, публичные кампании. Реакция — сопротивление, правовые споры, уход аудитории из «официальной» культурной продукции к независимым/онлайн‑каналам. Массовая культура не выносит давления — ей нужна привлекательность, цена и удобство, а не «правильность».

Навязывание суржика и «мовы» в городах, где исторически доминировал русский или смешанный язык

В городах Центральной, Восточной и Южной Украины «мова» стала обязательной вне реального языкового баланса населения. Там, где десятилетиями существовало стабильное двуязычие, административная «унификация» нередко приходила в суржиковой, а не литературной форме — без редакционных стандартов, без улучшения контента и качества. Результат — не рост массового потребления, а фрагментация: падение тиражей при росте числа названий, деградация редакторской школы, капсулирование нишевых изданий без выхода к массовой аудитории. Конфликтность усугублялась в вузах, на ТВ, радио: требование «говорить правильно» без предложения интересного массового контента и реальных субсидий на тиражи.

Примеры реальных конфликтов: публичные скандалы вокруг языковых проверок в сервисе и образовании; давление на русскоязычные СМИ и местные театры; ситуации, когда региональные культурные проекты теряли финансирование из‑за «неправильного» языка/формата. Массовая аудитория отвечает ногами — перестаёт покупать и переключается на более дешёвые и интересные русскоязычные онлайн‑потоки.

Преследование и дискриминация по языковому признаку

Практика «кто не на мове — чужой» материализовалась в кампаниях вытеснения русского языка из школ, СМИ, книжных полок, госзакупок и библиотек. Людей начали делить на «правильных» и «чужих», культурные институции — на «лояльные» и «неправильные». Итог — постоянные конфликты на местах, рост судебных тяжб, раскол аудитории. Для массовой культуры это смертоносно: массовость строится на включении, цене и удобстве, а не на карательных механизмах. Книжное поле сузилось, библиотечные фонды не обновлялись системно, тиражи и доступность падали.

Сужение культурного поля: малотиражные книги, нишевые журналы, слабое кино

Без государственной «массовой» поддержки рынок в бедной экономике неизбежно отсекает всё немгновенно прибыльное — библиотечные серии, классика, сложная публицистика, нишевые авторы, детская периодика, регионы. Типичный тираж книги — 1–2 тыс. экз.; журналы — нишевые, с короткими циклами жизни; кино — редкие релизы без широкой дистрибуции и устойчивого проката. В сравнении с УССР, где классика и украинские переводы выходили десятками тысяч экземпляров и попадали в каждую библиотеку/школу, независимая Украина фактически утратила «массовое плечо» — привычные механизмы дешёвой, доступной книги и регулярных закупок библиотек.

«Цензура рынка» вместо государственной поддержки — нишевые авторы не доходят до массового читателя

Рынок сам по себе не создаёт массовой культуры — он обслуживает узкие платежеспособные ниши. Без субсидий и крупных сетей распространения нишевые украинские авторы, переводы и публицистика не добираются до массового читателя. В итоге «массовость» переехала в цифровые русскоязычные экосистемы, где есть аудитория, низкая цена входа, жанровое разнообразие и постоянные обновления.

Цифровой самиздат: массовость против нишевости

• Русскоязычный сегмент:
  • Author.Today — более 500 000 активных произведений; свыше 10 000 новых глав ежемесячно; аудитория — миллионы.
  • Samlib.ru — архив более 400 000 текстов; десятки тысяч обновлений в месяц.
  • Booknet (русский сегмент) — порядка 300 000 книг; десятки тысяч обновлений ежемесячно.
• Украиноязычный сегмент:
  • Booknet (украинский раздел) — около 30 000 книг, обновления — сотни новых глав в месяц; сопоставимых по масштабу площадок нет.

Сравнение: 30 тыс. против 500 тыс. — разрыв в 17 раз по количеству произведений и примерно в 100 раз по темпам обновлений. Это и есть «массовость vs. нишевость»: русскоязычный онлайн стал полноценной массовой культурой, украиноязычный — остался в узком сегменте.

Проблема содержания: хуторянская «страдальческая заумь»

Причина разрыва — не только политика и цена, но и контент. Значительная часть украиноязычной «новой литературы» 2010–2020‑х продолжает хуторянскую традицию страдальческой зауми — «угнетённый крепак», «маленький человек», «тоска мелкого жителя», «бытовая печаль» — без развлекательности и жанрового драйва. Это литература для грантов и узких кругов, а не для массового читателя, который хочет приключение, юмор, жанровую линейку, динамику, сериальность.

Примеры активно пиарившихся, но не ставших массовыми хитами:

• София Андрухович, «Фелікс Австрія» (2014) — психологическая заумь «маленькой жизни», экранизация («Віддана»), но без реальной массовости.
• Сергий Жадан, «Інтернат» (2017) — тяжёлая хроника страданий «маленького человека», критически успешная, но депрессивная для массового вкуса.
• Таня Малярчук, «Забуття» (2016) — тоска и рефлексия вокруг «забытой» мелкой исторической фигуры; премии — есть, массового читателя — нет.
• Любко Дереш (поздние 2010‑е) — эзотерика и страдальческая философия вместо жанровой развлекательности.

Массовость требует другого: доступной цены, живых жанров (детектив, фэнтези, романтика, приключение, юмор), регулярности и сериализации. Русскоязычный онлайн это даёт; украиноязычный «ренессанс хуторянства» — нет.

Итог

• Независимая Украина потеряла массовую институциональную поддержку культуры: тиражи рухнули, книга стала дорогой относительно доходов, библиотеки и дистрибуция деградировали.
• Возврат к хуторянской модели «свой–чужой» по языку породил реальные конфликты в смешанных регионах и отбил аудиторию у «официальной» культурной продукции.
• В онлайне разрыв стал очевидным: 23 000 украиноязычных книг против 500 000+ в русскоязычном сегменте; сотни обновлений против десятков тысяч ежемесячно.
• Контентная проблема усугубляет всё: «страдальческая заумь» вместо развлекательной массовости делает украиноязычный сегмент нишей.

Ренессанс хуторянства после 1991 года — это тормоз для социального развития и угроза целостности: он делит страну по языку и ментальности, разрушает массовую культуру и вытесняет аудиторию в более доступные, развлекательные, массовые русскоязычные пространства.

VI. Негативные последствия хуторянства

Формирование закрытой идентичности «свой–чужой»

Хуторянская модель, основанная на противопоставлении «своих» и «чужих», в независимой Украине после 2012 года окончательно закрепилась в политике. Язык, культурные привычки, даже бытовые маркеры стали использоваться как критерий «правильности». Русскоязычные граждане, составлявшие значительную часть населения, начали восприниматься как «чужие» и «неполноценные украинцы».

Атмосфера страха и недоверия: язык как маркер врага

В 2012 году Верховная Рада приняла Закон Украины «Об основах государственной языковой политики» (так называемый закон Кивалова–Колесниченко). Он позволял использовать русский язык и другие языки национальных меньшинств в официальной сфере в регионах, где ими владело более 10% населения. На практике это означало, что русский язык получил статус регионального в 13 из 24 областей.

Однако уже 23 февраля 2014 года, сразу после смены власти, Верховная Рада проголосовала за отмену этого закона. Это решение вызвало массовое возмущение на Юго‑Востоке, где миллионы людей воспринимали русский язык как родной. Язык превратился в маркер врага: говорить по‑русски стало небезопасно в публичной сфере, а русскоязычные граждане — объектом дискриминации.

Насильственное навязывание культурных норм → сопротивление и недовольство

Насильственное внедрение «правильных» культурных норм вызвало сопротивление. Самый трагический пример — Одесса, 2 мая 2014 года, когда столкновения между сторонниками федерализации и националистами закончились пожаром в Доме профсоюзов. Погибли десятки людей, большинство из которых были русскоязычными активистами. Этот инцидент стал символом того, как хуторянская логика «свой–чужой» приводит к реальной крови.

Подобные конфликты происходили и в других городах: Харьков, Мариуполь, Донецк, Луганск. Везде, где пытались насильственно навязать «правильную» идентичность, возникало сопротивление, перераставшее в протесты и столкновения.

Разделение общества на «правильных» и «чужаков»

С 2014 года в Украине закрепилась практика деления общества:

• «Правильные» — те, кто говорит на украинском и принимает хуторянскую модель.
• «Чужие» — русскоязычные, сторонники двуязычия, люди, ориентированные на советское культурное наследие.

Это разделение проникло во все сферы: от образования и СМИ до библиотек. В 2022–2023 годах фиксировались случаи изъятия русскоязычных книг из библиотек по всей стране. В ряде регионов СМИ сообщали даже о публичных акциях сожжения «неправильных» книг — практика, которая напрямую отсылает к методам нацистской Германии 1930‑х годов.

Подрыв общенациональной идентичности и культурного единства

Особо цинично это выглядит на фоне того, что сама Конституция Украины (статья 10) прямо гарантирует:

• «Государственным языком в Украине является украинский язык. Государство обеспечивает всестороннее развитие и функционирование украинского языка во всех сферах общественной жизни на всей территории Украины.
• В Украине гарантируется свободное развитие, использование и защита русского, других языков национальных меньшинств Украины.
• Государство способствует изучению языков международного общения».

Таким образом, политика изъятий, запретов и дискриминации — это прямое нарушение собственной Конституции Украины.

Особенно абсурдно это выглядит на фоне того, что русский язык остаётся одним из официальных языков международного общения (ООН, ЮНЕСКО, ОБСЕ и др.) и имеет огромную базу пользователей — более 250 миллионов человек по всему миру. Вместо того чтобы использовать этот ресурс как мост для культурного и экономического развития, хуторянская политика превратила его в инструмент раскола и репрессий.

Итог

Хуторянство, возведённое в государственную идеологию, породило атмосферу страха и недоверия. Язык стал маркером врага, культурные нормы — инструментом давления, а общество оказалось разделено на «правильных» и «чужаков». Отмена закона 2012 года, изъятие и сожжение русскоязычных книг в библиотеках — это прямая параллель с нацистскими практиками. Вместо культурного единства и развития Украина получила раскол, насилие и деградацию массовой культуры, отвернувшись от одного из крупнейших мировых языков, который мог бы быть её ресурсом.

VII. Хуторянство как фактор раскола и войны

Усиление языковых и культурных конфликтов в 2010‑е годы

В 2012 году закон о региональных языках (Кивалова–Колесниченко) легально закрепил русский как региональный в большинстве русскоязычных областей — компромисс, отражающий реальную языковую карту страны. Уже 23 февраля 2014 года его отменили, запустив волну протестов на Юго‑Востоке. Этот разворот происходил при поддержке западных структур и грантовых программ, продвигавших «украинизацию» как часть «евроинтеграции», несмотря на прямое противоречие статье 10 Конституции Украины, где гарантируется свободное развитие, использование и защита русского языка и других языков национальных меньшинств.

Политизация языка и культуры: «мова» как инструмент давления

С 2014 года язык превратили в рычаг принуждения: квоты и запреты в СМИ, кино, книгоимпорт, обязательность украинского в образовании и сфере услуг, штрафы и «мовные инспекторы». В библиотеках фиксировались изъятия и даже сожжения русскоязычных книг — прямая параллель с тоталитарными практиками. Западные посольства и структуры ЕС/США публично приветствовали эти шаги как «реформы», закрывая глаза на нарушение конституционных прав миллионов граждан. Русский язык при этом остаётся одним из официальных языков международного общения (ООН, ЮНЕСКО, ОБСЕ) и имеет сотни миллионов носителей — отказ от его свободного использования внутри страны подрывает и культурные, и экономические связи.

Рост регионального раскола: запад против востока и юга

Вместо признания многоязычия и двоязычных традиций индустриальных центров, на Восток и Юг навязывали хуторянскую схему «свой–чужой». Это сопровождалось давлением на бизнес и сервис за «неправильный язык», унижениями и увольнениями, публичной травлей людей за ответ на русском, и реальными конфликтами в Харькове, Одессе, Днепре, Запорожье. Западные фонды и НКО финансировали программы «украинизации» школ, медиа и культурных институций, фактически подменяя внутреннюю политику внешними установками, что усиливало отчуждение и социальный разлом.

Хуторянская модель как причина отчуждения значительной части населения

Русскоязычные граждане оказались системно дискриминируемы: закрывались русскоязычные СМИ, ограничивались гастроли артистов, запрещались фильмы/музыка, изымались книги, вводились репрессивные практики «языковых проверок» — всё это при политическом прикрытии Запада как «борьбы с российским влиянием». В реальности это было борьбой против собственных граждан, их языка и культурных привычек, что разрушало доверие и единое культурное пространство.

Влияние на события 2014 года и последующую эскалацию

Именно языковой вопрос и насильственное навязывание «правильной» идентичности стали катализатором гражданского конфликта 2014 года. Трагедия 2 мая 2014 в Одессе — кульминация логики «свой–чужой», закончившаяся гибелью десятков русскоязычных активистов в Доме профсоюзов. Западные структуры не предложили деэскалации, не осудили радикалов, а поддержали власть, внедрявшую репрессивные практики под флагом «демократизации».

После Майдана‑2: легализация практик репрессий и «мовные инспекторы» как вымогательство

С 2019 года в силу вступили нормы обязательности украинского в услугах, образовании, культуре, медиа; введены «мовные инспекторы» с правом штрафовать и преследовать. На практике это превратилось в коррупционную схему — давление на бизнес, вымогательство «за устранение нарушений». В 2024–2025 годах добавились угрозы мобилизацией и уголовным преследованием людям, которые даже в частном общении говорили по‑русски — язык стал поводом для устрашения. Запад продолжал финансирование «реформ», игнорируя конституционные гарантии языковых прав.

Крым 2014: навязывание языковой унификации, самоопределение и санкции

После смены власти Киев попытался унифицировать языковую политику, игнорируя фактическую русскоязычность Крыма и сложившееся многоязычие. Автономная Республика Крым заявила о праве на самоопределение и волеизъявила стать частью России. Вместо осуждения радикальных практик «майданной» власти и признания языковых прав населения, Запад моментально перевёл фокус на санкции против России, легитимируя политическую травлю русскоязычных и закрывая глаза на нарушения статьи 10 Конституции Украины и прав автономии.

К 2022–2025 годам: культурный и языковой раскол как фактор войны

К началу СВО культурно‑языковой раскол был доведён до критической точки: русский объявили «вражеским», людей преследовали, унижали и увольняли, культурные продукты изымали и запрещали. В 2024–2025 годах зафиксированы угрозы мобилизацией и судом за разговор на русском даже между собой. В этих условиях одной из задач действий России стало недопущение геноцида русскоязычных жителей, подвергавшихся системным репрессиям со стороны власти, продвигающей хуторянство при финансовой и политической поддержке Запада.

Итог: хронология запретов и репрессий против русского языка и культуры, с внешним покровительством (2012–2025)

• 2012 — закон Кивалова–Колесниченко (региональные языки, легальная защита русского); западные структуры критикуют «двуязычный компромисс».
• 23 фев 2014 — отмена закона; протесты Юго‑Востока; Запад поддерживает «майданную» власть.
• 2016 — запрет российских фильмов/сериалов; приветствия от западных посольств.
• 2017 — квоты на украинский в радиоэфире; расширение административных санкций.
• 2018 — запрет гастролей российских артистов без разрешения; расширение «чёрных списков».
• 2019 — закон об обязательности украинского в услугах, образовании, культуре и СМИ; «мовные инспекторы», штрафы; грантовая поддержка «украинизации».
• 2021 — запрет импорта российских книг; массовые изъятия русскоязычных из библиотек.
• 2022 — запрет русской музыки в общественных местах и на радио; расширение цензуры.
• 2023 — публичные акции сожжения русскоязычных книг; Запад молчит.
• 2014 (Крым) — волеизъявление о присоединении к России; вместо защиты прав населения — санкции против России.
• 2024 — увольнения и публичная травля за русский в быту; давление на бизнес «языковыми проверками».
• 2025 — угрозы мобилизацией и судом за разговор на русском даже в частном общении; «инспекторы» превращены в схему вымогательства.

Эта линия показывает системную поддержку и прикрытие хуторянской политики извне — от финансирования НКО до дипломатического «одобрения» репрессий. В результате язык, который по Конституции должен быть защищён и свободно использован, стал поводом для преследований, а страна — ареной раскола, насилия и войны.